1.

Нахожусь в полном окружении близ города Гадрут. Вспоминаю все мои любимые фантастические истории и понимаю, что моя им ничем не уступает. Но только — вот ведь незадача. Я нахожусь в полном окружении близ города Гадрут. Где это — город Гадрут? Азербайджанцы скажут, что в Азербайджане. Армяне скажут, что в Армении. Вот и вся проблема. 

Я, кстати, армянин. 

Группой в двадцать один человек мы скрываемся в ущелье после проигранного боя. Вокруг — холмы и горы. Погибшие и смертельно раненные повсюду среди нас. На возвышениях — враг. Мы в ловушке. Их гораздо больше, и они отрезали нам путь к своим. Мы можем их слышать. Мы также можем слышать наших раненых братьев в агонии их последних часов по ущелью разносится многоголосый стон. Самое худшее — запах. 

Запах смерти. 

В общем-то, могу сказать, что ситуация для нас не лучшая. Крайне дерьмовая ситуация, если быть совсем честным. Мы прячемся за густыми деревьями без воды и еды, уставшие и без малейшего понятия, что делать дальше. Четверо тяжело ранены. Командование, с которым мы сумели связаться, дало приказ ждать помощи. Надеюсь, помощь придет быстрее, чем помрет телефон. Или я. Я обезвожен и голоден. Я сильно устал. Не уверен, что слово “устал” подходит сюда. Я изможден. Наблюдаю за потихоньку умирающими людьми вокруг. Восемнадцатилетние, девятнадцатилетние ребята. Я всего на четыре года старше, но на пороге смерти эта разница ощущается огромной. Мне кажется, я успел что-то увидеть в этой жизни.

Я путешествовал. Я любил. 

А они? 

Мне очень хочется верить, что и они успели. Если я взгляну назад, вглубь ущелья (очень не хочу этого делать), я увижу множество тел. Ближайшее ко мне принадлежало парню, с которым мы однажды вместе дежурили на КПП. Огромный. Добродушный. Он рассказывал мне забавные истории. Говорил, что мечтает стать менеджером в KFC. 

— Мечтаешь стать менеджером в KFC? — я спросил его удивленно, с улыбкой. 

— Ну да. — Он ответил холодно, вероятно, жалея о том, что поделился со мной своей мечтой. Теперь вот он мёртв. И я, скорее всего, тоже буду мертв очень скоро. Я не жалею, что все так получилось. У меня нет права скорбеть по своей жизни. Напротив, я благодарен за нее. 

Но мне очень грустно за ребят, которые ушли слишком молодыми. Рядом со мной — мой друг или уже скорее брат — Манч. Рослый, широкоплечий, он постоянно подкручивает свои густые усы в стиле Нжде*. Это вызывает улыбку. 

— Это конец, брат, — сказал я ему шепотом. — Они нас слышат. Чуть стемнеет — спустятся, чтобы завершить дело. 

Он даже не взглянул на меня. Его лицо не выражает никаких эмоций. Пальцы медленно подкручивают усы. 

— Не спустятся. 

Звучит совсем неубедительно. К концу дня я печатал прощальное смс своему брату. Перебирал буквы на своей кнопочной “нокии” (печатать прощальное письмо на кнопочном — та еще пытка!), то и дело приходилось прерываться, — убирать с глаз слезы. Чтобы видеть нормально этот чертов экран. 

“Брат очень похоже что я совсем скоро умру Брат, я вас всех очень люблю и очень перед всеми виноват. Очень надеюсь что вам всем удастся очень скоро преодолеть это горе и продолжить жить. Мне бы очень не хотелось чтобы обсуждая мою смерть кто-то сказал что она была глупая или напрасная. Я жил и умер ради того во что искренне верил и верю и даже сейчас не жалею что я тут. Мама папа Эрминка я вас безумно люблю и обнимаю мы все обязательно еще встретимся. Худшее что вы можете сделать это бросить жить будьте друг с другом, живите полной жизнью а я буду счастлив смотря на вас сверху. Люблю вас всех ваш Кока”.

Нет, я совсем не верил, что буду смотреть на них сверху. Но казалось, это хоть что-то. Хоть что-то, что я мог для них сделать. Сердце разрывалось на кусочки, как только я представлял свою мать и беременную сестру, рыдающих над этим письмом (к счастью, брат никому его не показал). 

По мере того как проходил второй день, я все больше и больше недоумевал, как это мы все еще живы. 

— Что происходит? Где люди? Армяне, азеры? Где все?

Кажется, будто ни одна из сторон не имеет особого в нас интереса. 

На третий день начались галлюцинации. Все сливалось в хаотичном танце образов, свойственных предсмертным часам. Моя жизнь, моя семья, лес, горы, мои друзья и мои враги. Мои мечты, которым никогда не суждено сбыться. Девушка, которую я никогда не встречу. Дети, которых никогда не воспитаю. Я не мог сказать наверняка, что было сном, а что было реальностью. 

Надежд и раньше особо не было, сейчас их не было и в помине. Спасения не будет. Как долго мы можем прожить без воды? Глаза закрыты. Все кажется одной несмешной шуткой. 

Как вдруг. Ни с того ни с сего. Я услышал кое-что. Кое-что, что выдернуло меня из глубокого сна. Заставило проснуться и начать бороться за жизнь. 

Я услышал коровье “Му!”. 

Открыл глаза. Гениальный план ворвался в мою голову. Я точно знал, что надо делать. 

— Манч, вставай! Вставай, брат! Ты что не слышал?? — я энергично прошептал в сторону своего дремлющего товарища. 

— Слышал что?

Его сонное усатое лицо. Еле открытые глаза. Он действовал мне на нервы. Был слишком спокойным. Почему он так спокоен? 

— Братик, там где-то корова. Ты что, не слышал “Му”? 

— Слышал. Что дальше? — он спросил без каких-либо эмоций. 

— В смысле — что дальше?? — Я прошептал это настолько громко, насколько мог, в его тупое несмышленое ухо. Я ожидал, что он будет так же воодушевлен, как и я. 

— Я пойду доить ее!!! — Я схватил его за бушлат и притянул к себе. Улыбка на моем лице. Восторг на моем лице. 

Тишина. 

— Слушай, дружище, если ты еще не заметил, мы умираем от жажды, — продолжил я, не заметив у него энтузиазма. — У меня уже галлюцинации. Там, мать ее, корова, и у нее сто процентов есть немного молока для нас. Как насчет того, чтобы ты проснулся наконец и мы пошли искать ее? 

Моя уверенность зашкаливала. Я был бесконечно счастлив этому шансу. Манч чувствовал иначе. Он присел. Стряхнул землю с бушлата. Протер глаза. 

— Так, значит, ты хочешь пойти подоить корову? — спросил он наконец. 

— Ну лучше, конечно, если мы вместе пойдем. 

Он улыбнулся. 

— Да уж лучше я здесь умру от жажды, чем буду застрелен с выменем в руке. Коля, блять. Серьезно. Ты можешь представить себе лица азеров, когда они увидят нас за этим делом? 

Мы так и не подоили ту корову. Вместо этого нашли деревню, в которой она жила и откуда мычала (но теперь всякий раз, когда мы где-нибудь слышим мычание коров, каждый считает своим святым долгом посмотреть на меня с хитрой улыбкой). 

Несколько дней спустя я пишу брату еще одно сообщение. Зарядки мало — надо торопиться. 

“Я еще жив лол но ситуация еще опасная пиздец надеюсь все будет хорошо.”

Батарея села, и это был последний раз, когда я выходил на связь. После этого — шестьдесят семь дней борьбы за жизнь в тылу врага. Несколько встреч с врагом, ночная охота за едой и питьем, чуть самогона, много боли и неопределенности. Сомнения. Отчаяние. И еще чертова куча всего. 

Но послушай! Это не грустная история. Знаешь почему? 

Потому что мы все еще живы, лол.

* Гареги́н Нжде (арм. Գարեգին Նժդեհ) (1886–1955) — армянский политический и военный деятель, участник Балканских войн (1912–1913), Армянского освободительного движения (1914–1921), Первой мировой войны (1914–1918), Гражданской войны в России (1918–1922), Армяноазербайджанской войны (1918–1920) и Февральского восстания (1921). Основоположник цехакронизма — армянской националистической идеологии.

2. 

— Коль.

— Да, брат.
— Можно позвонить?

— Конечно.
Протягиваю Даву ПН (так мы называем кнопочный телефон. ПН — это сокращение от “Պաշտպանության նախարարություն” — Министерство обороны).

Зарядки мало. Зарядить негде.
Что хочется солдату на войне больше всего? Услышать голос родного человека. Посадил свой телефон часовыми разговорами — попроси телефон у другого.

В жизни много сложных вещей. Одна из них — забрать свой телефон обратно у боевого товарища. Восемнадцатилетний парень говорит со своей семьей по моему телефону, лицо озарено неподдельным счастьем. Проходит десять минут. Двадцать минут.

Совесть кричит: ладно, оставь, пусть говорит. Разум сухо отвечает: у тебя тоже есть мать. И завтра она может тебя не услышать. Если сядет зарядка.

— Только быстро, хорошо?
— Ага.
Гудки.
— Привет, мам.

Быть солдатом — мало приятного. Еще меньше приятного — быть родителем солдата. У солдата то и дело случаются счастливые моменты — да хоть еда или задушевный разговор.

Случаются ли счастливые моменты у родителя солдата? Когда солдат звонит?

А если это последний звонок?

Голос Давида прерывает череду мыслей:
 — Бомбят с утра до ночи. Где-то полчаса назад снаряд упал метрах в ста от меня…

Можно было подумать, что Дав пересказывает какой-то фильм. С такой честностью и спокойствием он это всё говорит.

— Да не переживай, стрелять умею. Правда, непонятно еще, рабочие ружья или нет. У Коли вчера заклинило. Будем надеяться, что выстрелит. 

Я недоуменно смотрю на него. Одновременно не могу сдержать улыбку и кручу пальцем у виска. Спустя пару минут Дав кладет трубку и спрашивает: 

— Чего? 

— Ты что, дурак? — смеюсь. — Зачем ты все это рассказываешь? Переживать же будет. — А что говорить?

— Ну я своим сказал, что нас, как молодых (молодыми в армянской армии называют призывников, не прошедших шестимесячное обучение), никуда не отправили, сидим в бункере. Не знаю, брат. Придумал бы что-нибудь. Ты что, никогда не врал? 

Давид приуныл. 

Через пять минут снова просит телефон: 

— Всего на полминуты. 

— Окей. Гудки. 

— Привет, мам. Ты не переживай, пожалуйста, здесь безопасно. Сказали, что нас должны в бункер отвести. 

С Давидом я познакомился в курилке. Он высокий, атлетического телосложения, у него яркий ум, а самое главное, он хорошо говорит по-русски. А вот на армянском — с акцентом, даже более диким, чем у меня. 

Это радует! 

— Я жил в Молдавии до пятнадцати лет, поэтому русский как родной. 

— Где в Молдавии? 

— Непризнанная республика Приднестровье. Город Дубоссары, — сказал он, похихикав на слове “Дубоссары”.

Мы сразу подружились. 

В первую очередь, наверное, потому, что он выглядел таким же потерянным, как и я. Даже, может, более потерянным. Вообще, конечно, с такой комплекцией мог бы и поувереннее себя вести. Глаза постоянно бегают, на вопросы отвечает тихо, будто бы и не хочет, чтобы его услышали. Проигрышная стратегия поведения для “джунглей”, на мой взгляд. 

Будто бы у меня выигрышная. Набрал себе команду травоядных. Ну а с кем мне дружить? 

Давид очень интересный тип. Музыкант, на гитаре умеет играть. На скейте, говорит, катался. Каякингом занимался. Я ему говорю: 

— Брат, так ты хипстер, получается. 

А он мне отвечает иронично: 

— Да, чувак. 

Мне не терпелось познакомить Дава с Ато и Манчем. Их я видел не так часто. Занятые офицерскими поручениями, они редко появлялись. Выцепить их удалось спустя пару дней. 

Едва ли можно сыскать что-то более приятное в солдатских буднях, чем день купания. Раз в неделю, переодев берцы на резиновые тапочки, со всем необходимым в руке мы бодро шлепали строем по направлению к горячей воде. 

Там, перед купальным зданием, я и выловил своих приятелей. 

— Ушные палочки принес? — спросил я у Ато. 

— На месте, — улыбнувшись ответил он. 

У Ато была своя тумбочка в центральном штабе — единственное место, куда не добиралась рука вора. Там мы хранили наши стратегические объекты. Втихаря, чтобы никто не увидел, он передает мне три штучки. 

В армии нет таких понятий, как “личная вещь”, “личное пространство” или просто “личное”. 

Любая купленная вещь, будь то шампунь, или туалетная бумага, или воск, будет либо украдена в тот же день, либо попросту поделена между сослуживцами. 

Сложно отказать кому-то в туалетной бумаге. 

Понимая общую ситуацию, никто ничего не покупал. А мылись обычным мылом. 

Подошел Манч. Машу ему рукой.

 — Ребята, я нашел нам нового друга. Познакомьтесь, Давид.