12 ОКТЯБРЯ. Полгода до собеседования в Особом отделе миграционного контроля

Меняев сделал вид, что думает. Но выбрал все равно исландку. Какой дебил не выбрал бы исландку? 

— А эту можно? — Он ткнул пальцем в конец списка. — Стейнун... Харпа... 

Он не знал, как читается исландская буква в начале фамилии. Догадывался, что надо язык совать между зубами, как в английском. А потом что? Гудеть или шипеть? Не хотелось позориться перед этим пидором из Харькова. 

— Steinunn Harpa Þorvaldsdóttir? — прочитал Коля не моргнув глазом. 

— …Как? 

Коля повторил по слогам. Буква в начале фамилии оказалась шипящей. Во второй половине фамилии взялись откуда-то звуки, которых Меняев там совсем не ожидал. 

— Красиво у вас получается, — признал Меняев. 

— Спасибо, — Коля усмехнулся. — Я с парнем из Исландии встречался несколько лет. Нахватался. 

Меняев сделал самые большие глаза, на какие был способен. 

— Надо же, — сказал он своим прежним, московским голосом для общения с очень рукопожатными. — Надо же. Ну Исландия дает. Мааахонькая такая, а парней-то на любой вкус экспортирует. Сколько у них там населения? Тыщ пятьсот? 

Коля ответил не сразу. Несколько секунд он разглядывал подбородок Меняева, весело щурясь, как будто там, на расплывшемся меняевском подбородке, была не трехдневная щетина с проседью, а что-то другое, что-то охренительно смешное, прям обосраться можно со смеху, и типа только европейские манеры и политкорректность мешали ему, Коле, подпольному благодетелю и спасителю московского бомонда, схватиться за гладкий тренированный животик под свежей рубашечкой и заржать во всю глотку. 

Потом Коля нашел что-то не менее ржачное и в глазах у Меняева. 

— Меньше, — ответил он в конце концов. — Насколько я помню. Хотя скоро, может, и пятьсот набежит. Они много народу приняли. Из Архангельска, из Мурманска. Из Петрозаводска тоже. 

Меняев твердо намеревался выдержать Колин взгляд, не отводить стыдливо очи. Но при упоминании Архангельска и Мурманска очи невольно метнулись по диагонали — вправо и вверх. Там, за Колей, на желтушной стене этой подвальной штаб-квартиры, висела карта Восточной Европы — от Варшавы до Урала. Физическая карта. Она показывала равнины, горы, водоемы и не показывала никаких стран и границ. Военно-политические реалии обозначал только частокол булавок с красными флажками. Территория, огороженная булавками, напомнила Меняеву амебу из школьного учебника дочки, оставшейся в Москве. Для пущего сходства кто-то ручкой обвел на теле амебы города-органоиды: Москву, Нижний Новгород, Владимир, Ярославль. И так далее. 

Санкт-Петербург тоже обвели. Но почему-то он находился за флажками, вне амебы. И вот что бы это значило? Мы его не контролируем, что ли? Да как же не контролируем, если контролируем. Размечтались пидоры европейские. Наш Питер. Наш. 

— Значит, вы к Харпе хотели обратиться за помощью, — вернулся в тему Коля. 

— ... А? А, ну да. К этой, — Меняев снова ткнул пальцем в конец списка, напечатанного на сероватой бумаге. 

Из макулатуры бумага, не иначе. 

— К Харпе, — повторил Коля. — Ее зовут Харпа, по второму имени. Так бывает, когда человеку первое имя не нравится. 

— Понятно. Ага, к Харпе хочу обратиться. За гуманитарной помощью. 

Колины руки, молитвенно сложенные на белом офисном столе, отклеились друг от друга. Палец с опрятным ногтем указал на слово в скобочках рядом с именем исландки: 

(ideellt) 

Меняев отодвинул свою руку от списка. Недалеко, сантиметра на три. 

— Обратите внимание… — начал Коля. 

— Что она идеалистка? — Меняев хохотнул. — Идейная? Так это же самое то! Я всегда находил общий язык с идеалистами. Вы уж поверьте на слово. 

— Это прекрасно, — улыбнулся Коля. — Но слово ideellt означает немножко другое. Оно означает, что данный участник программы готов помочь без денежного вознаграждения. Таких у нас треть примерно. Вот — Харпа, например. 
Меняев всплеснул руками. 

— Так это ж мечта поэта! Кто ж не хочет идейной помощи на халяву? 

— Все хотят, — согласился Коля. — Но у вас есть средства? 

— Ааа, — просиял Меняев. — Такие, значит, пироги… Вам от платных процент капает? 

Коля покачал головой. Его глаза снова разглядели что-то жутко смешное на меняевском подбородке. 

— Нет. Нам ничего не капает. Все деньги беженцев идут участникам программы. Оргтехнику и прочие расходы, — Коля повел головой в сторону ноутбука на краю стола, — это мы с мужем оплачиваем. Ну Таня еще помогает из своих. 

— Похвально-то как! 

— Спасибо. И все-таки. Извините за назойливость. Мне надо быть в курсе, чтобы порекомендовать самый оптимальный вариант. И для вас, Андрей, и для других участников. У вас есть средства? 

Меняев красиво вздохнул. Хлопнул себя по карману штанов. 

— С собой тыща местных с копейками. Дома ещё тыщи три. Остальное в евро. Тридцать семь тыщ наличными. Рассованы по собранию сочинений Федора Михалыча Достоевского. Я с ним не расстаюсь со студенческих лет. Не смог без него покинуть Родину. На двух счетах в "Нордее" в общей сложности двести восемнадцать тыщ. На счете в "Данске банк", дай Бог памяти... 

Коля поднял руку, чтобы остановить поток финансовой информации. 

— Спасибо, спасибо. Можно без подробностей. Достаточно того, что средства у вас есть. Это значит, что выплата денежного вознаграждения для вас не вопрос жизни и смерти. 

— А что, есть и такие? — изумился Меняев. — Для которых вопрос прямо-таки ребром? В последней рубашке к вам приходят? 

— Бывает. Приходят. 

— Так покажите же мне такого! — От пафоса Меняев чуть не вскочил со стула. — Я стану его спонсором! А сам на бесплатной исландке женюсь. Можно так? 

— Другая особенность участников, не требующих денежного вознаграждения, — продолжил Коля, помолчав, — заключается в том, что последнее слово всегда за ними. Они могут выйти из программы на любом этапе подготовки. 

— А платные не могут? 

— Почему же, они тоже могут. У нас всё на честном слове, никакой кабалы. Но тогда они не получат вторую половину денег. Поэтому платные держатся до конца. Ни одного срыва не было за три года. Если у вас есть средства, я все же настоятельно рекомендую выбрать участника, запросившего денежное вознаграждение. 

На этих словах Коля, видимо, устал улыбаться. Теперь он глядел на Меняева, словно у того из носа свисала жирная сопля, готовая шлепнуться на стол. 

— А я все же думаю, — сказал Меняев голосом для общения с подрядчиками из Подмосковья (в той позапрошлой, самой счастливой жизни), — я все же думаю, что с моей стороны будет гааараздо благородней профинансировать другого участника. Вот к вам сюда масса бежит бессребреников наших либеральных. Подберите из них кого-нибудь победней. Пожалостливей. Я ему все оплачу. А сам, так уж и быть, возьму на себя эту вашу непредсказуемую. Раз уж она соскочить может в любой момент. Пускай она на мне соскакивает, правильно? У меня, в отличие от наших либеральных товарищей, душонка грубая. Тертая, так сказать. Переживу. 

Неожиданно Коля зевнул. Прямо вот так, некультурно, даже рта не прикрыл. 

— Либеральным бессребреникам, — сказал он, убирая список с именами обратно в зеленую папочку, — обычно предоставляют политическое убежище. Но вы, в общем-то, правы. Большое вам спасибо за ваше пожертвование. Я предупрежу Таню, что вы ей сто двадцать тысяч крон передадите в фонд помощи. 

У Меняева в животе неприятно похолодело. Он не ожидал, что учтивый благодетель и гей Коля понимает вещи так буквально. 

— Ааааа что — а есть под рукой нуждающийся? А кто, если не секрет? Из Москвы? 

— Нуждающиеся есть всегда, — заверил его Коля. — Вот, возьмите, пожалуйста. — Он достал из нагрудного кармана свернутый листок и протянул Меняеву. — Здесь адрес и время. Таня вас будет ждать в следующий вторник. Имейте только в виду, что сто двадцать тысяч обналичить с вашим статусом может быть затруднительно. Советую вам извлечь ваши евро из Федора Михайловича Достоевского. Таня их потом поменяет. Сейчас неплохой курс.