Я его, конечно, спросила, чего он такой нервный, он и давай мне сразу жаловаться на весь белый свет, а больше всего на то, что ему выдали отпуск всего на три недели, да и то еле-еле, а паспорт забрали с концами и не возвращают, как будто он собрался куда-то сбежать. А он, между прочим, не военный, а строитель, а значит, военкомам не подчиняется, но они теперь всем командуют, даже артистами. Что условия на новых территориях ни к черту, живут они в бытовках без тепла и туалета, моются раз в месяц и таскают тяжести вручную, потому что краны-манипуляторы так и не пригнали. Что вначале им обещали в два раза больше денег, выходные каждый квартал и даже по квартире в будущих новых домах у Черного моря, но на деле все оказалось брехней и лажей. 

— А что там старые дома, в которых люди жили, до того, как все началось? — спросила я, хотя и без Мухуча знала, что ничего хорошего с ними быть не может.  

Мухуч по-простецки крякнул, аж зубы сверкнули. 

— Не спрашивай, слушай, солдаты же были? Вот они сразу же после зачистки все оттуда вынесли. А самое лучшее, ценное, что нашли, офицеры забрали. Нам уже что достанется? Одна зола! 

— А из хозяев никто не вернулся? 

— Теперь там новые хозяева, разрушку сразу питерцы расхапали. А что? Дешево, у моря. Только пока никто не едет, еще опасно. 

— Уже давно мир подписали, а еще опасно… — сказала я, просто чтобы что-то сказать.  

И тут официантка чайник принесла с хрустальным стаканчиком, а мне кофе с каким-то мудреным названием — кажется, фраппучино. Несет, а руки у нее как будто чуточку подрагивают. Мухуч как увидел мой кофе в высоком хрустальном бокале, сразу хмыкнул: 

— Хорошо живешь! 

Это он намекнул, что я привыкла к богатой жизни, раз распиваю кофе со взбитыми сливками. Я даже испугалась, что ему разболтали про моего бывшего любовника-богатея. Но это вряд ли, ведь тогда он и носа бы не сунул на встречу, да и мамка его бы мною побрезговала. 

— Имею право, — ответила я. И сообщила ему зачем-то, что меня уволили из школы. 

— А за что? — спросил он, берясь за горячий стаканчик толстыми желтыми пальцами и дуя на чай. 

— Ни за что, — ответила я и замолчала, как будто обиделась, хотя Мухуч уж точно был ни при чем.  

Все дело в хамке-директрисе, которая решила пристроить на мое местечко свою односельчанку и вместе с ней обтяпывать какие-то свои грязные дела, которым я, видимо, очень мешала. Хотя зарплаты моей хватало только на комнату и мне приходилось еще подрабатывать приемщицей у родственников в ломбарде. 

Да и предметы я вела по общим понятиям самые никчемные — историю Дагестана и дагестанскую литературу. По ним даже экзаменов нет, и дети на уроках всегда ходят на головах, играются с планшетами, орут, устраивают шуточные драки и вообще творят кто во что горазд, и учебников двадцать на сорок человек, потому что старые все истрепались, а новых никто не пишет. Лишь однажды все сидели молчком, как цуцики, потому что мы проходили поэта из того же села, что наша директриса, и та решила посидеть на задней парте и послушать, достаточно ли мы его чтим. 

Ну вот, я сразу поняла, что эти гло́тки перекрикивать бесполезно, так что просто рассказывала что положено по учебникам да всякие истории по теме, чтобы и себя развлечь, и тех, кто услышит. Так они потихоньку и втянулись, пока однажды кто-то не нажаловался, что я учу не по учебникам и вообще наговариваю и очерняю наше прошлое. Хотя я всего-то пять минуток уделила скелетам с пулями в черепах, которые нашли у Каспийска — этих несчастных расстреляли почти сто лет назад на волне всесоюзных чисток, и ничего запретного в этом рассказе не было.  

Но директриса вызвала меня в кабинет и давай орать, что акцент нужно делать на другом — на массовой индустриализации и электрификации и на том, как Сталин из пыли построил мощную державу, соху перековал в ракету, и вообще, мы должны быть ему благодарны, а не прикапываться к перегибам на местах. К тому же почти все эти расстрелянные были вредителями и шпионами и подрывали престиж страны, а если кто и попался по ошибке, так это неизбежно, и не нужно раздувать из этого трагедию вселенского масштаба.  

А я, вместо того чтобы сеять ненависть к прошлому, лучше лучше бы раскаялась в своем саботаже, ведь вся школа помнит, как я отказалась вести в нагрузку урок технологий, на котором дети мастерят окопные свечи и плетут сети для маскировки, и неважно, что фронт у нас якобы неактивный, а руки у меня не оттуда растут. 

В общем, выперли меня в два счета, я даже с детьми не попрощалась, хотя они мне потом написали в чате, что будут скучать. И я даже всплакнула, хотя знаю, что кто-то из них на меня и донес.  

— Как ни за что? — издевательски спросил Мухуч. 

— Ну за то, что я про большой террор рассказала. 

— Это что такое? — спросил Мухуч. 

— Ну, как людей убивали из-за политики. Давно, при Сталине. 

— А-а-а — протянул Мухуч, — от политики лучше сидеть подальше. А убить я и сам могу, легко.  

— Серьезно? 

— Сто пудов, — подтвердил Мухуч, явно гордясь собой. — В том месяце прямо передо мной наши братаны две машины расстреляли, думали, там это, под видом мирняка, же есть, кто-то с вражеской стороны спрятался.  

— Вы что, там оружие носите? Вы же строители.

— Это знакомые мои, кореши, — довольно сказал Мухуч. — Ну как кореши — пацаны из конторы, короче, которые там за всех волокут. Они потом из машин трупы за ноги вытаскивают, один вообще подросток. 

Я слизнула с краешка бокала молочную пенку и представила, как она пузырится у меня во рту. 

— Что ж вы даже не проверяете, кого убиваете? 

— Да что ты понимаешь? Там обстановка такая. Сама бы съездила туда работать, раз такая умная, там педагоги нужны.

Мухуч разозлился и стал зачем-то чай ложкой размешивать, так что стакан зазвенел, как сломанный велосипедный звонок.  

— Вы, женщины, — продолжал Мухуч, — любите нас учить, а самим только денег и надо. Еще с начала всей этой операции по возвращению исконных земель… сколько жен у пацанов с карточек все выплаты скрысили и сдриснули кто куда! Да вы даже друг у друга воруете! 

— Это как? — спросила я. Уж на что Мухуч не умеет связать два слова, а тут у него прямо от зубов отскакивало, видимо, очень уж он бесился от собственной никчемности, а валить привык на других. 

— Вот, как его, мой одноклассник Осман, тоже отсюдова, с Буйнакска, он туда солдатом поехал, погнали его силком, хотя у него астма была и три ребенка. У него две жены осталось, дети как раз от первой были, а вторая новая, с ней еще не успел никого завести и умер. К ним один генерал конченый приехал на позиции и это, приказал устроить в честь самого себя построение в чистом поле. Ну бандеровцы сразу покидали кассеток, и Осман взорвался в поле. А гробовые, же есть, все вторая жена забрала, а первой с детьми ничего.  

— А чего так? 

— Вторая заставила его ЗАГС сделать, поэтому первую за жену не посчитали. Короче, жёны как скорпионы в банке.

— Ну а чего эта первая хотела? Это ее проблемы, по закону только одна жена может быть. 

— Вот ты тоже начинаешь: закон… А  сунна главнее закона — что, нет что ли? 

Тут я снова вспомнила своего бывшего любовника Алиева, между прочим большую шишку. Он мне тоже предлагал выйти за него второй женой, и я даже всерьез думала, почему бы и нет. Но тут как раз свалилось на голову мое увольнение, а он и пальцем не ударил, чтобы мне помочь, хотя у него куча связей в министерстве образования. Испугался, что жене донесут, а она у него тоже не простая, чуть ли не сестра хозяина электросетей, да и в правительстве у ее семейки все схвачено. С такой не пошутишь. Вот он и сдрейфил за меня хлопотать.  

Я и подумала — а зачем он мне сдался, любить я его не люблю, подарков он мне не дарит, всего один кулон с малюсеньким бриллиантом, да и не нужны мне подарки, пошла я с ним в первый раз лишь потому, что у него голос очень приятный и духами от него пахнет какими-то особенными, с мускусом, к тому же у меня всегда мозги плавятся, если встречаю кого-нибудь знаменитого. А соблазнителя моего у нас знают, он и на местном телевидении появлялся, и в Буйнакске у него дом, настоящий дворец. Это потому, что он дружит с нашим мэром Магомедовым. Они прямо не разлей вода. 

И когда нас только познакомили на банкете после декады родных литератур и он выпил коньяку с головой Багратиона на этикетке и попросил у меня телефон, я сразу представила, как еду по улице Ленина в Буйнакске, в одной машине с этим моим Алиевым и самим мэром Магомедовым. Доезжаем, шутя и смеясь, до главной площади, а там какой-нибудь городской праздник, и куча народу толпится, и среди них и моя мама, и дядя, и Меседу, и, конечно, Хаджик со своей новой женушкой. Видят они, в каком я подкатываю кортеже и как выхожу из машины, а мне со всех сторон хакимы руки подают, и челюсти у них так и падают!

Да, признаться честно, весь этот роман я закрутила исключительно из-за Хаджика, чтобы он пожалел, кого потерял. Номер я свой Алиеву дала и в ресторане с ним посидела, разумеется, не прилюдно, а в приват-кабинке для ВИП-гостей, но уже через пару встреч мне все это надоело и от мускусного запаха его уже начало подташнивать, да и встречались-то мы от силы пять раз, так что про бывшего любовника я обмолвилась просто для хвастовства.

Только я хотела ответить Мухучу, что слово «сунна» я слышу чаще, чем «здрасте» и «до свидания», как он весь дернулся, как будто его по спине шарахнули. Это на улице бахнула автомобильная сигнализация — видимо, мальчишки, играя, попали мячом по капоту припаркованной рядом машины, — а Мухуч перетрухнул, как будто сверху по нам пуляют с летающих дронов. 

— Это все после службы, — говорит, — ты не думай, что я испугался, это тело само так на звук реагирует.

— Я понимаю, — поддакнула я с сочувствием, чтобы его успокоить. А он только еще больше стал раздражаться: 

— Понимает она… Сидите тут, гуляете, новые кофейни открыли, тетки ходят по городу разодетые, тапочками шварх-шварх, хохочут, а чего хохотать? Это просто болтают, что мир, а на самом деле у нас там каждый день кто-нибудь в раю «салам» говорит.  

— Или в аду, — зачем-то добавила я, но он, к счастью, не расслышал.