* * *

окаменевшая дождевая капля

По ту сторону суши и влаги
в эмбриональный период вселенной
до измышления камня
дуб-исполин был лишь костью в утробе матери
А за партой его древесины
сидишь ты — с зашитыми веками —
слушая шум дождя по школьной крыше и во дворе
обдаваем холодным воздухом
из уст учителя

* * *

укрытие

Кристально прозрачен,
я пью чёрную кровь зимы,
она уходит вниз, ветвится, отражается, прорастает,
пока не разовьётся в готовую нервную систему.
Два паучкаледышки
выбрасываются из твоих глаз,
мой высунутый язык — взлётная полоса,
от которой отрывается самолёт,
беря курс на лес из протезов и мохнатых деревьев,
чьи длинные тени ложатся на этот лунный пейзаж,
где нет деревьев, кроме
твоих криков.

* * *

обязательный урок

Ты переворачиваешь камень, лежащий на сырой земле, потому что тебе нравится смотреть на муравьёв, желтоватых червей и двухвосток, которыми, конечно, кишит земля под камнем. Тебе первому дано открыть эти маленькие существа, застать их врасплох. Но на этот раз с оборотной стороны камня на тебя смотрит лицо, и оно начинает говорить невнятным голосом, пока комья земли шевелятся вокруг рта. Из этой сиплой и властной речи ты понимаешь, что наступает твоя очередь лежать лицом к земле, пока кто-то не придёт и не перевернёт тебя по случайности в порыве детского любопытства.

* * *

Костяшки скребут
стену, ветви —
смычкáми по жилам: струнам,
натянутым над ущельем.

Клокот приливов, отливов
в складках, в колени
впились числовые ряды.

А потом тишина.
Де-
ление клетки — немая комедия:
повторение повторения,
до не-
различимости,

до не-

* * *

Струнный квартет
полузакопанных инструментов
где-то далеко в лесу
среди зелени.
Музыканты из корья и прели
терпеливо растворяются
под дождём.
Их музыка вернулась назад
к тишине,
откуда она и возникла.

* * *

Крупнейший в мире
скелет
горит.

Мы спасаемся бегством, на все
стороны света, сквозь
лабиринты тел.
Где выход
изо всего
вот этого — живого?

Спать, уснуть
в леднике, где
ничто не испортит
твоей красоты.

* * *

Там, где заканчиваются
жилые массивы,
пока что
царят

исчезальники. Они правят
во сне,
их мышление
равно разложению.

Сухими ветками
пишут они
в земляных протоколах:
Мы не знаем.

* * *

Шершавые
книги
на каменных полках.

Ложносущий
читает афоризмы,
срамящие нас;
лампа —
чёрная дыра. Мы знаем

так мало
о
безчеловекой
литературе.

* * *

Места
для могил
везде и всюду.

Туда отправляемся.

Мириады
гравитационных полей
втягивают в себя,
в свои центры

исчезания.

Окаменелость

сияет с той же силой,
что и солнце.

* * *

В Иванов день
на них находит:

Подолгу лежат,
припавши
ухом

к холодному камню пола,
внемлют
тёмно-зелёным
колумбариям, биению

готического пульса.

Никому
не покинуть
круга.

* * *

Вдали от людей
внезапно смолкает птичий гам;
шорох ящериц. Ворох веток
пружинит под резиновыми сапогами,
как тонкий матрац. Земля, не питая иллюзий,
принимает нас.

Кладу руки на сырые,
мшистые колени склона. Его голова
не видит меня.

Теперь безымянному
открылась лесная дорога
и можно пройти здесь.
И он идёт

всё дальше,
неистребимо, сквозь
нас.

Распевающий. Ревущий. Гимноман.

* * *

Часы, от каких
впору
спятить:

стрелки из розовых веток,
черепá
вместо

цифp. Такое чувство,

что они всегда идут
верно

в том ли, в ином ли
мире.