* * *

тебя нет в баре “хроники”
тебя нет в баре “залив”
тебя нет на катке в парке культуры и отдыха
тебя нет в цветочном горшке: там только еловые иголки
тебя нет в графине с кипячёной водой
тебя нет в чайной кружке
тебя нет в переулке ульяны громовой
да и склада “нло” там тоже давно нет
нет “пирогов на фонтанке”, нет “мишки”, нет “тихого хода”
нет “холи вотера” на некрасова 36, укромность которого
позволяла “склеить собеседника”, исчезая из “хроник”
нет нас прежних, нас нет в парке сосновка у дерева
на самом соблазнительном свиданье моей жизни
и если ты сейчас пройдёшь мимо
ты шарахнешься от меня, как от привидения
из две тысячи четырнадцатого
из две тысячи семнадцатого
из две тысячи девятнадцатого
из две тысячи двадцатого

* * *

Картина чудовищного разгрома
на месте благоустроенного участка:
выдранный куст гортензий и стебли
тигровых лилий. Пионы и розы
высохли от жары, и теперь,
когда стало так холодно и безлюдно,
они не оживут снова. Останки чёрной птицы
и девочка с гладкими локонами, падающими
на попу, на велосипеде, как символ взросления.
Ты приехал утренним поездом в разгар
чумного мора, в сандалиях
и без вещей. Можно вымыть лицо в кафе.
Можно побриться под машинку в дешманской
парикмахерской. Можно купить новую футбу,
если эта рубашка будет настойчиво
заявлять о себе спустя пару дней.
Наконец ты свободен, как разъятые
вянущие растения, за которыми много лет
никто не ухаживал. Они растут сами по себе,
очень отважные, вытаращив цветы
в одинокий вечерний холод,
сковывающий мозг.

* * *

быть лучшей версией себя
всё ещё учиться хрупкости
не настаивать
конечно, никогда не обладать
абонементом на эти нежные практики

*

Долго идти вдоль шоссе по жаре, ничего не найти
и ни с чем вернуться назад, потому что заблудиться —
это тоже возможное решение, и оно помогает выйти
из состояния потерянности. Жёлтый цветок у дороги,
жестяные банки, бычки, пластиковое
яйцо от киндер-сюрприза. Нашёл ли ты то,
что успокоит твои мысли, утешит твое сердце, развеет
твою печаль? Обгрызенная половинка мыши,
засиженная зелё
ными мухами, мумия или скелетик лягушки. Пластиковые
аисты и фламинго, нарастающий стрёкот, кафе “Три льва”.
Но есть и другая прогулка, которую мне хотелось бы
отметить
татуировкой на предплечье в виде косули, являющейся
между деревьев, когда ты рассказываешь сон про “малые
островки речи”, и в нём эта реплика
принадлежит мне.

*

восьмого ноября
белые цветки крапивы
примятые дождём
всё ещё светятся
среди одинаковых дней
блёстки
чтобы замаскировать выбоины
на земле
возникновение и исчезновение радуги
её обесцвечивание, истаивание и бесследность
ведь мир после чуда таков
как будто чуда никогда не было
глядя на эти магические явления, можно подумать
что и ангелы, и моя бабушка с облака
посылают свои кроткие приветы
когда я выхожу в магазин напротив
с пакетом мусора в руках

*

Лающая старуха на Фурштадской улице, всегда
в одном и том же месте, как привязанный пёс,
выходит из-под арки и останавливается у двери.
Сначала я искала свору собак и не находила источник
звука, потом увидела, как она дергается при виде
проходящих школьников и производит комбинированный
спектр тонов всем телом, от вопля до бульканья; прежде
бы её подвергли обряду экзорцизма, теперь
изменилась социальная норма, не принято бросаться
на пол, пускать слюну изо рта, демоны трансформировались
в панические атаки, головокружение, обмороки, обсессивно-
компульсивные практики. Поэтому её жест
кажется вопиющим, как будто она летает на метле
над снегом, изрыгая шурупы и гвозди, как исландский
вулкан с фольклорным названием Фаградальсфьядль,
проснувшись однажды утром после беспокойного сна.

*

Восемнадцатого января в Санкт-Петербурге
в десять двадцать четыре на улице Савушкина
луч света проник в окно,
чтобы осветить
хлебную лепешку.

*

Синичка работает как телеграм-канал, испуская
информационные сводки. Утки
вышли на проезжую часть, чтобы попить
грязной воды из луж: голосящая,
неуклюжая группка неприкаянных беженок.
Мир хижинам, мир дворцам.
Мир первоцветам и крокусам, дрожащим
на бедной земле. На остановке — “Весна без войны”,
мальчик в шапке с российским флагом в метро
спит у сестры на плече. Как ты, чужой человек,
скажешь ребёнку, что и одежда — орудие
идеолого-политической пропаганды / борьбы?
Мир домашним животным в убежищах,
мир переноскам, вокзалам, аэропортам и поездам.
“Стань, о язык любви / Всенародным наречьем
И законы даруй земле!”

*

Седьмого марта возле метро
Адмиралтейская и на Невском,
пока я иду на работу в музей,
очень много полицейских машин,
металлические ограждения, синие
и золотые блёстки у обочины
всё еще кружатся невысоко над землей
с редким снегом, рассыпанные
одним парнем, похожим на “Сеятеля”
с картины Ван Гога или Милле,
в момент задержания
на вчерашней акции.

*

Схлопываются товары, перспективы, будущее
сворачивается, как свиток. Машины
превращаются в овощные ларьки.
Чистая энергия подрывает Первый канал.
Миша-морпех подрезает мелочь у школоты,
пока мы стоим в очереди в Макдак
в один из последних дней. Он делает
выкрутасы и отжимается, используя три
точки опоры, как Медный всадник. Дети
просят автографы. “Я же не знаменитость”, —
говорит морпех. Собственно, он существо,
задача которого охранять вход в башню,
вроде львов с картины Мемлинга, стерегущих
деву в скале. Этот Макдак на Ваське
всегда был замком Рапунцель в диснеевской
эстетике, островом, где всё есть.
“Всё было так красиво, я не знала, что взять,
куда сесть”, — вспоминают первые посетители.
И теперь мы снова отброшены в это дикое
состояние, русский лес, где страх, дефицит
и растерянность как рысь, волчица и лев
на подступах к стране теней.

* * *

Потайной Сталин на станции Нарвская, на трибуне,
исполненный энтузиазма, обращается к товарищам,
за фальшстеной, разрывающей орнамент потолка
вестибюля, за прослойкой служебных помещений,
где заворожённые сотрудники метрополитена
созерцают вождя, как жрецы тайного культа.
Внезапный Сталин в беседе с музейным коллегой,
моим ровесником, рассказывающим об утопических
проектах по сокращению рабочего дня до пяти
часов и о крушении замыслов исключительно
по причине внезапной кончины Сталина. Дерзкий,
заносчивый Сталин на лобовом стекле фуры,
вдруг оказавшейся в моём квартале, как машина
времени или машина-призрак, покрытая пеплом
и эктоплазмой. Крошечный Сталин в виде сувенирного
бюстика, в ларьке, на моей автобусной остановке
среди сентиментального хлама, заколок, значков,
шариковых ручек, наклеек, программы передач.
Тридцать шестой, муссолиниевская Италия: в морской
колонии bambini в чепчиках и панамках на пляже
складывают своими телами Viva il Duce, довольные
санаторно-курортным режимом. Почти девяносто
лет спустя юнармейцы в ватниках, стоя на коленях
в снегу, с прижатой к ботинкам соседа головой,
слагают фигурами слово “Вечность”, и у каждого
осколок зеркала тролля, сидящий в глазу.

*

К сожалению, теперь уже нет сомнений, что из окна
на фоне Зимнего я вижу сложенную из цветов
российского флага букву зэт. Перед ней многочисленные
перекрывающие площадь металлические ограждения,
пухто, уличный синий туалет. На мосту юноша в свитшоте
с надписью “С нами бог”, я не успеваю или, скорее,
не решаюсь крикнуть ему “С нами бог знает что” и уже
через несколько минут вижу “Большой железный кулак
Германии” Кифера в Мраморном, где подкошенные
стволы священного леса как покорёженные тела,
и взрывающийся изнутри национальный миф. В штабе
ещё один Кифер с маленьким корабликом, разбитым
стихией истории, эта Аврора не давала залпа к три
умфальному штурму, сконструированному Эйзенштейном
в двадцать седьмом, а стала детской игрушкой в руках
политиков, прилепленной теперь к холсту. Липкая
и какая-то ржавая, текущая с неба смола затопит и лодку,
и пейзаж, смутно напоминающий левитановскую
“Владимирку”, оставляя на поверхности нежные
“лепестки огня”, посылаемые одноименной
богиней зари, каждый раз после гибели мира
“встающей из мрака с перстами пурпурными”.

*

по сквозным дворам разносится
запах нехитрой трапезы или сладкий
чубушника аромат, которому время
пришло опадать, развешаны
еще твёрдые и зелёные вишни,
завязывается северный виноград, ты —
одинокий белый вьюнок в невысоком
кустарнике, строгий, с тонкой кожей лица,
среди увянувших роз, напоминающих
пожилых эрмитажных сотрудниц
в тяжёлых украшениях из полу
драгоценных камней, рядом делают
свою работу шмели, чернеют
выжженные сирени, тепло
теряет земля, упорствуют
ливни, и постепенно
мы остаемся без благодати

*

сейчас мне сложно объяснить своим двадца
тилетним друзьям для которых это большой
зазор куда ушли эти десять лет на трудную
любовь ревность предательства друга а потом
и мои предательства тревогу и страх панические
атаки только иногда эйфорическое чувство
которое тебя поднимает козни коллег обиды
протоколы согласования обновлений по сайту
постоянное желание и невозможность рассла
биться алкоголь соцсети болезнь близкого
человека и долгий пробел но в сущности
это и была жизнь внутренний упадок и рост
ранняя юность зрелость затвердение и новый
восход после которого мы снова сидим
на траве в парке с книгами и делаем что-то
бесплатно и искренне вопреки всему

*

На детских площадках эпохи позднего путинизма
спустя полвека после их бума в семидесятые
космические корабли, с пластиковыми
иллюминаторами и каким-то подобием
межгалактических антенн. Дверь довольно
низкая, скорее это просто проём, получается
не совсем герметично, нужно сильно согнуться,
чтобы войти, но внутри можно встать во весь рост,
там нет ветра, довольно тепло и ничем не пахнет,
в принципе можно обосноваться на какое-то
время и переждать, посмотреть через мутные стекла
на мир, уже лишенный себя и немного покинутый,
грустный. Есть игрушечный пульт и скамеечка,
и друзья, манящие, как русалки, красивые,
как уже мёртвые, машущие с Земли,
где подписаны города: Ереван, Тбилиси,
Стамбул, Лиссабон, Париж, Хургада.

*

смятая пивная банка
сияет так неприлично
как будто сейчас загорятся все кусты
прошмыгнула парковая мышь
и спряталась в земляную лунку
выглядывает не решается выйти
смотрит прямо на меня
значит я существую
на самом деле

*

Привет, у меня разорвано сердце, —
уместно ли так говорить
в условиях войны?
Этично ли писать “цветение —
это взрыв”, когда они пишут
“хлопóк”?
Принять окончательное решение —
примерно как отрезать
кисть руки.
К чему ты пришёл к середине жизни?
Два вяхиря и дрозд с жёлтым
клювиком — весь твой улов.

*

Долгая линия залива, запах тины в безлюдной
заводи, ракушки и мёртвые животные, нечаянная
усадьба, журавль в запруде — поднимается
вверх, чтобы распахнуть силуэт и заполонить
всё небо. Может быть, он
подскажет решение?