1

Я слышу ухом, через подушку, эхом, гулкий перестук моего сердца. Тук-тук, бум-бум, тук-тук, бум-бум. Перестук слышен всё громче. Сердечный приступ? Или это бьётся о стекло муха? Или вертолет тарахтит в ночном небе? Я переворачиваюсь на спину. Я гляжу в потолок. И понимаю, что это не перестук моего сердца: это стук за стеной справа. Соседи за стеной занимаются любовной работой на шаткой кровати? Мир сейчас рухнет от любви. Или это все-таки перестук моего сердца?

Мир проснулся. Кто стучится в дверь ко мне? Бум-бум-бах. За окном артиллерия отбойных молотков разрушает старый асфальт — бух-бух. Сосед сверху перекладывает паркет. Бум-бум. Бух-бух. Тук-тук. Стук каблуков по асфальту. Вы слышите, грохочут сапоги. Или это гремят камни в почках? Мое сердце? Глупости! За стеной звучит Бах. И снова Бах. Бах. Бах. Падают бомбы в телевизоре. Война за мир. Враги сожгли родную хату. Гольдберг-вариации по Би-Би-Си. Ба-бах! Ба-бах! — в интерпретации российских органистов. Бах-бах-бах! Бах! — в интерпретации израильских перкуссионистов.

А потом — очень спокойно, очень спокойно здесь. Много шума, но мы его больше не замечаем: это все на фоне, сбоку, слева или справа, у нас за спиной. Ухо привыкло к этой музыке — монотонному гулу и грохоту, как через подушку, к этим вздохам и стонам, и жалобам. Иногда слышен отчаянный вопль: проснитесь, жить в этом постоянном гуле больше невозможно! А потом опять все спокойно. Существует ли то, чего ты не способен изменить? Существует ли то, что тебя не касается? Пройдут годы и этот грохот запомнится как перестук твоего сердца.

2

Все говорят только об этом. Все говорят. А ты молчишь и не говоришь об этом. Ты не молчишь, но об этом не говоришь. Почему ты об этом не говоришь? Почему ты не говоришь о том, о чем все говорят? Ты это замалчиваешь. Ты уходишь от морального долга. Ты переходишь на другой язык. Ты говоришь на своем языке. Ты говоришь только о ней, а не о нас. Ты уходишь от истории. История — это то, во что вовлечено большинство из нас. Ты не вовлечен. Ты вне нашей истории. Ты вне истории. История проходит мимо тебя. Толпа за тобой не пойдёт. Иди со своим сердцем своей дорогой. Куда подальше.

Пройди стороной, как проходит косой дождь. Тик-тик, тук-тук. Остановись у соляного столпа и помолчи. Он молчит, стоит на соляном столпе, а вокруг толкутся толпы и спрашивают друг друга: о чем он молчит? Он говорит на языке толпы. Толпа — его язык. Язык молчания. Толпа его рупор. Это молчание громче колокольного звона. Великое понимание молчания через молчание. Это митинг гласности молчанием. А ты продолжаешь говорить. Ты не включён в молчание. Ты выключен из нашей гласности. Ты в отключке.

Прошлого больше не будет. Прошлое было одно. Прошлое было мое. Оно было таким уникальным, загадочным и интригующим, что слухи о нем разошлись кругами. В одном кругу отрубили у моего прошлого нос, в другом вырвали глаз, потом отсекли руки и ноги, были и те, кто посягнули даже на мой пенис. Мое прошлое разобрали по частям, а меня выбросили на помойку. Мне надо найти новое прошлое. Я его заново обустрою в своей памяти, превращу в уникальное, загадочное, интригующее прошлое — чтобы вам хотелось его у меня украсть заново.

3

Я брожу по помойке собственной жизни. Это чьё прошлое? Ваше? Нет? Значит ваше? Тоже нет? Если никому не нужно, я возьму его себе. Присвою. Своего не осталось. Я подобрал ничьё прошлое у себя на помойке и унёс в чемодане. Оно оказалась тяжёлым. Потому что, сказали мне, это прошлое общее, подобранное у нас на помойке. У меня было желание бросить его на полдороге. Там внутри что-то грохотало: тук-тук, бум-бум. Может быть, бомба? Прохожие стали помогать мне донести мою историческую ношу до могилы. Я разделил свои тяготы с народом. Я вляпался в общую историю.

Избитые метафоры. Сломанные мысли. Замордованные лозунги. Жевательная резинка русской литературы: соучастие и вина, преступление и наказание, раскаяние и прощение, воскресенье. День весенний. Рифмованное движение челюстей. Жуй. Выплюнь. Снова жуй. Снова выплюнь. Жуй. Или вынь, пока никто не видит, и незаметно приклей изжеванную резинку к стене, как застывший плевок — твой протест. Мы обсуждали: куда бежать? В революцию? В религию? Обратиться в Ислам и начать реформацию изнутри? Стать сионистом и громить антисемитов? Вступить в нацистскую партию и бороться с партийной догмой? На утро он умер от разрыва сердца. Это был кардинальный уход.

Это была катастрофа. Я это пережил, а вы нет. Вы меня не поймёте. Я — это. Я теряю язык общения с теми, кто не видел, как рухнула стена, как стих гул за стеной. Все, что я знал до катастрофы, перестало иметь смысл, потому что больше не будет тебя, чьё присутствие этот смысл создавало. Меня поймут только те, кто пережил эту катастрофу, но остался в живых. Например, тот, кого распяли, но он не умер. Он ушёл. Сердце разбилось вдребезги о железные шторы. Оконное стекло растрескалось, потеряло прозрачность. Когда сегодня я вглядываюсь в мир сквозь затемненное стекло, я вижу лишь отражение собственной катастрофы. Я собираю из обломков памяти твоё лицо в окне. За четверть века не прошло и дня, когда бы я не думал о тебе, глядя в тёмное окно. Однажды, моя история станет твоей.