Сохраняя трезвость: о новой книге стихов с Максимом Горюновым разговаривает Адриан Дубарский

— Ваша новая книжка стихов уже вторая по счету, но все равно в поэтическом мире вы вроде как пришелец со стороны: изначально все ваши стихи были постами в Фейсбуке. Как вы себя чувствуете от этой перемены обстоятельств и изменилось ли что-нибудь в самих текстах и в том, как они появляются?

— Судя по моему опыту, тексту не так уж и важно, где в итоге он окажется — в социальной сети, или в бумажной книге, или он будет произнесен вслух по ходу общения и через мгновение забудется. Последний сценарий, кстати, бывает чаще.  Тексты появляются сами по себе, практически без моего участия. Некоторые из них, когда приходят, ведут себя довольно авторитарно — в том смысле что ты не можешь их не записать. Некоторые приходят и сразу же уходят, не успев приобрести словесную форму. Мне кажется, появление текста — это такой естественный процесс, как дыхание и сердцебиение. Иногда текстов не бывает месяцами, иногда они появляются каждую минуту. Не знаю, с чем это может быть связано, у  меня много версий. Возможно, это времена года: осенью текстов бывает больше и они насыщенней; летом текстов почти не бывает, весной тексты в основном депрессивные. Не исключено, что причиной являются изгибы орбит Меркурия и Сатурна.

Про книгу — на бумаге моим текстам сейчас гораздо удобнее, чем в социальной сети: за последние годы алгоритмы сильно изменились и не в лучшую сторону.

— Кажется, что в нынешних условиях поэтам приходится выбирать между прямой реакцией на злобу дня, эскапистским поиском не затронутых сдвигом реальности сфер и стоическим следованием избранному ранее курсу. Как бы вы определили свою личную траекторию в этой системе координат?

В общем и целом я за душевное здоровье, так скажем. Сейчас, чтобы получить полноценное расстройство — будь то высокая тревожность, или паранойя, или какие-то крайние формы тоски, — достаточно невовремя зайти в социальные сети и задержаться в них чуть дольше, чем рекомендуется. Кроме социальных сетей есть множество иных способов оказаться в итоге “по ту сторону безумия”. Бумажные книги, кстати, не исключение: некоторые жанры могут быть довольно вредоносными. Меня во всем этом интересует возможность сохранить — насколько это возможно — трезвость ума и чувств.

— И вы нашли для себя ресурс этого душевного здоровья в ночных разговорных программах британской радиостанции. В чем тут ключ, как вы думаете? Просто страна, не переживающая в данный момент великих потрясений, или какое-то особое свойство, наподобие сакраментального трехсотлетнего газона?

— Да, именно. Радио страны без архива “великих потрясений”. Идея была послушать, как звучит общество без истории гуманитарных/политических катастроф, по крайней мере в двадцатом веке. В некотором смысле это было как найти “девственный лес” — тот, который ни разу не был освоен людьми. Если вы бывали в таком лесу, то наверняка заметили, насколько он отличается от искусственного или такого, который появился сам и недавно на месте заброшенного пастбища. Помимо прочего, по такому лесу трудно пройти, потому что на земле лежат большие мертвые деревья. Молодые деревья растут рядом с медленно распадающимися столетними стволами — такое никогда не увидишь в молодом лесу, высаженном каким-нибудь фанерным комбинатом. Выбор именно британского радио — это во многом про мои лингвистические ограничения. Могло быть и шведское, и датское, и нидерландское и даже люксембургское с исландским. Обществ без “революционных вихрей” не так уж и мало. Если бы у меня была возможность освоить еще один язык, я бы выбрал, наверное, шведский: на мой вкус, утреннее шоу на шведском радио классической музыки Sveriges Radio P2 интереснее, чем у британского BBC 3.

— Сословный состав и культурно-национальный бэкграунд героев книги, рассказывающих свои истории в прямом эфире, чрезвычайно пестр. Видите ли вы, тем не менее, какие-то общие для них черты, которые вряд ли проявились бы сплошь у собеседников российской или беларусской радиостанции? Или дело в той рамке, которую задает сама радиопрограмма, установка ее ведущих, транслирующих некую социально-психологическую норму? Или это вообще ваша рамка, отфильтровавшая какую-то более токсичную часть контента?

— Мне очень нравится фраза Фрейда о том, что терапия ведет человека от жалкого состояния к обычному человеческому несчастью. Условный фрейдовский невротик “влачит жалкое существование”; в случае успешной терапии (которая, как известно, длится долго, стоит дорого и ничего не гарантирует) его ждут несчастья, общие для благополучного человечества во все времена. Мне кажется, разница между “тем и этим” на границе между “жалким” и “несчастным”. Эта граница, конечно, может показаться иллюзорной, надуманной и даже идеологически мотивированной. С другой стороны, если посмотреть на тиражи Фрейда и тех, кто появился после него, такая граница скорее существует, чем нет, и многие — речь идет о миллионах и миллионах людей — хотели бы ее перейти.

— Есть ли среди персонажей книги кто-то, кто вам особенно близок и дорог или с кем вы, может быть, в наибольшей степени идентифицируете себя?

— Пожилой мужчина с обзором австралийских новостей в британских газетах. Мне кажется, у нас много общего, и после него я на всякий случай подписался в социальных сетях на страницу австралийского генерал-губернатора.

Подборка стихов из книги здесь.